Избранное в двух томах. Том 2. Повести и рассказы [1987, худ. Б. Н. Чупрыгин] - Анатолий Иванович Мошковский

кружки кипяток с хлебом и сам не знал, что сегодня на закате он совершил настоящий подвиг, самый трудный за все свои семнадцать лет.

Легендарный петух

Да, Юрка был влюблен в своего бригадира, и лишь однажды пошатнулась его вера в Зимина…

Это случилось в морозный декабрьский день. В обогревалке сидели пять человек и молча ели. Одни молчали, потому что устали и прозябли на скале, другим тоже было не до разговоров: им предстояло через полчаса лезть на эту скалу и хотелось поплотнее поесть. Только потрескивание дров в печурке и дыхание людей наполняли обогревалку.

Внезапно Андрей, задумчиво жевавший хлеб с колбасой, прыснул, уткнувшись в рукав стеганки.

— Ты чего это? — спросил Федор, бросая в печурку дрова.

— Да ничего. Случай один припомнил. Как вспомню, ну, не могу!

— Рассказал бы, — попросил Юрка, трогая мягкий пушок на верхней губе; этот пушок был уже заметен шагов с десяти, но все-таки бриться ему еще было чуточку рановато.

— Можно, с одним только условием: не перебивать.

— Идет, — заверил Юрка, — гробовая тишина.

— Саша, слыхал? — обратился Андрей к Зимину, который сидел на корточках и прикуривал от уголька. — Это относится и к тебе.

— Добре, — сказал Зимин, — валяй.

Андрей довольно потер ладони:

— Было это в Прибалтике, в конце войны. Брала наша танковая часть какой-то там городишко. Встретили ее в предместье немецкие «фердинанды». Головной танк с ходу расстрелял две самоходки, но не повезло ему: третий «фердинанд» засек его и припечатал снарядом. Вспыхнули баки с горючим. Попробовал водитель сбить пламя — не получается. Жженым маслом и краской пахнет. Делать нечего: экипаж полез спасаться. Башенный люк заклинило, так они через поддонный вылезли. Ползут в тлеющих комбинезонах по лужку, а немец поливает из пулеметов: пули свищут, в землю возле рук впиваются. Ползут врассыпную, чтобы попасть трудней было. И вдруг видят: водитель их, совсем еще молодой хлопец, весельчак и плясун, любимец дивизии, повернул обратно и пополз к горящему танку.

«Ты куда? — крикнул командир. — Назад!»

Водитель что-то ответил, но никто не разобрал что. Одни утверждали, что он прокричал «друг», другие — «потух».

«Что он, свихнулся?» — сквозь зубы сказал командир.

Все в обогревалке перестали есть. Даже Федор и тот забыл про печурку, и огонь начал помаленьку спадать, гаснуть. Стужа стала медленно просачиваться сквозь щели в домик, ползать по полу, но никто не замечал этого. Только Зимин крикнул:

— Кочегар, угля в топку!

Но, видя, что от Федора сейчас толку мало, сам принялся швырять в печурку дрова. Швырял он сердито, неаккуратно: железная печурка содрогалась и стонала.

— Да тише ты! — сказал Гришаков. — Мешаешь ведь.

Андрей с загадочной улыбкой рассматривал свои руки.

— Ну вот, а танк уже вовсю, как бочка с керосином, пылает. Дым столбом. Водитель подполз к нему — и в огонь. А экипаж укрылся за бугром, вжался в землю, ждет. Секунда прошла — нет водителя, вторая прошла — нет, третья… Час, кажется, прошел — целый час! — а его нет. У артиллериста слеза на глазах блеснула. Какой парень был, как русскую отплясывал! И всего двадцать лет… Отчаянная душа жила в нем, лоб в лоб вел танк — немец сворачивал. А сейчас, когда война к концу идет… И вдруг из этого пламени выскочил комок огня. Глядят: водитель! Сбил с комбинезона языки и, что-то держа в руке, извиваясь, как у́ж, быстро пополз к своим. А пули так и свищут вокруг, ноют, ищут, кого бы клюнуть. И внезапно экипаж слышит… Нет, быть не может! Смотрят танкисты друг на друга большими глазами и не верят себе, а в воздухе: «Ку-ка-реку! Ку-ка-реку!»

Что за черт, петух поет! Откуда?

И тут только увидели танкисты, что ползет водитель не один, а с петухом. Держит его за ножки в вытянутой руке и ползет. Гребешок у петуха закинулся набок, разноцветный хвост развевается на ветру, перья воинственно распушились. Снаряды в танке рваться начали, а петька закидывает головку и, разевая клюв, орет. То ли с перепугу, то ли оттого, что воздуха свежего хватил.

Артиллерист стукнул себя по лбу:

«Так это ж наш танковый петька!»

И все вспомнили: этого петуха водителю поднесла старушка за то, что он починил ей ручную мельницу. Вначале командир танка ругался: ведь это же явное несоблюдение устава — из боевой машины «Т-34» курятник устраивать. Но ребята уломали его. Вот и жил этот петух в танке, в особом ящике, и даже лично участвовал в нескольких военных операциях.

«Слушай, — сказал командир танка, рукояткой нагана роя землю, когда водитель приполз в обгоревшем комбинезоне, с ожогами на лице, — у тебя голова на плечах или на каком другом месте?»

А водитель поглаживает петькин гребешок и отвечает…

— Хватит трепаться, — раздраженно сказал Зимин, — скоро смеркаться начнет. — Он шумно встал, взвалил на плечо буровой молоток.

— А уговор, — напомнил Андрей, улыбаясь, — забыл?

Зимин толкнул ногой дверь и вышел в стужу. Но никто в обогревалке и не шевельнулся.

— …А водитель и отвечает: «Не хочу я фрицам, товарищ младший лейтенант, ни петуха, ни петушиного жаркого оставлять». Хотел еще что-то сказать, да все схватились за уши: «Ку-ка-реку!»

Юрка вздохнул и поглядел на бушующий в печке огонь:

— И есть же такие на свете… А я бы, наверно, не смог.

— Дурень! — коротко бросил взрывник.

— Кто дурень? — Юрка со скрипом повернулся к нему вместе с ящиком, на котором сидел. — Тоже мне нашелся… Заткнись! Это, может, почище всего… Читал, как Тараса Бульбу сожгли из-за трубки? Ляхам оставлять не хотел…

— А этот — петуха? — насмешливо спросил Гришаков. — Анекдот какой-то.

— Ну, петуха! Дело не в петухе. Он бы спас и…

— Дурень! — повторил взрывник и надел на черный кусок бикфордова шнура капсюль с гремучей ртутью.

Пока Юрка, размахивая большими красными руками, разгоряченно кричал об отваге и доказывал, что Гришаков, в сущности, трус, Андрей за обе щеки уплетал бутерброд. Кончив есть, он вытер губы и сказал:

— А вы знаете, кто был этот водитель?

Все насторожились. Гулко потрескивала печка, над крышей ныл ветер, из-за стенки донеслись неслышные до того шаги компрессорщика Симакина. Все выжидающе смотрели на Андрея.

— Зимин, — сказал он.

В обогревалке стало отчетливо слышно дыхание каждого.

— Бригадир? — крикнул Юрка, бледнея.

— Он самый. Только тогда он был моложе.

— А ты откуда знаешь? В одном танке воевал с ним, что ли? За мамкину юбку небось держался тогда.

— Я с его товарищем жил в одной палатке. Целый месяц потом во всей дивизии только и было разговоров про этого петуха. Многие-то и